В конце февраля к господину Вандерхунту прибыли гости: господин Прокруст и два пожилых господина в штатском, но, судя по выправке, военные. Они пробыли в приюте целый день, присутствовали на всех процедурах и, по-видимому, остались довольны. Поздно вечером, перед тем как отбыть к ночному поезду, они провели несколько часов в кабинете директора. Господин Вандерхунт и доктор Сим Мидруб сделали гостям подробные и весьма специальные доклады.

Общий их смысл заключался в следующем.

Работой Усовершенствованного курортного приюта для круглых сирот практически доказано, что: а) путем прививки «Патента АВ» можно в течение нескольких месяцев вырастить из детей в возрасте от трех до четырех с половиной — пяти лет взрослоподобных мужчин и женщин с умом и опытом, оставшимися вполне детскими; б) эти взрослоподобные путем соответствующей тренировки могут быть довольно легко обучены тем элементарным трудовым процессам, которые требуются от нормального рабочего, работающего на конвейере; в) они могут быть достаточно быстро вымуштрованы в доброкачественных водителей управляемых торпед, в водителей, не понимающих, что они идут на верную смерть; г) обучению стрельбе поддаются легко и с охотой, стрелки из них получаются отличные; д) при планомерно проводимом и точно продуманном воспитании эти взрослоподобные дети подчиняются любым приказаниям с покорностью и беспрекословностью, редкой даже у самого забитого взрослого солдата или рабочего; е) всех этих результатов можно достигнуть простейшими болевыми воздействиями, наказаниями в виде лишения пищи и поощрениями сладостями.

Гости внимательно выслушали оба доклада, выразили свое удовлетворение, живейшее чувство благодарности, восхищение научным гением докладчиков, попрощались и уехали на вокзал.

Этим инспекторским посещением закончился первый опытный период научно-педагогической деятельности коллектива доктора Альфреда Вандерхунта.

Спустя несколько дней господин Вандерхунт вызвал к себе Томазо Магарафа, поблагодарил его за добросовестное исполнение возложенных на него обязанностей, вручил ему конверт с деньгами и сообщил, что Усовершенствованный курортный приют больше не нуждается в его услугах. На прощанье, пожимая ему руку, директор напомнил о необходимости соблюдения полнейшей тайны. Магараф снова подтвердил свою верность данному слову. Доктор Сим Мидруб усадил его в машину и проводил на вокзал.

Когда за ним со скрежетом закрылись тяжелые железные ворота приюта, Томазо Магараф облегченно вздохнул, словно с его плеч свалилась гора. Кругом, насколько хватал глаз, раскинулся нормальный человеческий мир.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ, о том, как Томазо Магараф вернулся в город Пелеп, а на другой день снова его покинул

До своего процесса Магараф брал в руки газету только для того, чтобы пробежать столбцы спортивной и театральной хроники. После процесса он потерял всякий интерес к газетам. В Усовершенствованном приюте он свободное время распределял между подготовкой новых номеров, которые должны были расчистить ему дорогу обратно на эстраду, прогулками с Педро Гарго и муравьиными бегами, на которые он умудрился незаметно, по маленькой, просадить свыше шестисот кентавров. До газет он не дотрагивался. Кстати, кроме директора и доктора Мидруба, в приюте их получали только два или три сотрудника.

Вот почему, покинув Усовершенствованный приют, Магараф не имел ни малейшего понятия о том, что доктор Попф арестован, что его судили и приговорили к смерти. За время пребывания в приюте Магараф дважды сдал в канцелярию письма для отправки в Бакбук доктору Попфу. Он писал, что недурно устроился и чтобы уважаемый доктор не беспокоился за его судьбу: к лету он подготовит новые номера и снова вернется на эстраду. Конечно, Магараф не мог знать, что господин Вандерхунт лично просматривает всю корреспонденцию, которая должна выйти за ворота Усовершенствованного приюта, и что он оба его письма задержал. Не получив ответа из Бакбука, Магараф обиделся и решил больше не писать.

Он сошел на перрон Пелепского вокзала, охваченный внезапным теплым чувством, соскучившийся по шумливому, никогда не унывающему добряку Циммарону, по его гостеприимным и хлопотливым родителям, по нормальной жизни среди нормальных людей, одетых в нормальные одежды.

Не заходя домой, он завернул в «Два чемпиона». Дело было в четвертом часу — самое мертвое время для ресторана в таком городке, как Пелеп, где считалось почти неприличным обедать вне дома. Можно себе поэтому представить удивление Магарафа, когда он обнаружил, что ресторан переполнен. Кроме обычных посетителей, здесь были горожане, слишком бедные или, наоборот, слишком богатые, чтобы проводить время в «Двух чемпионах».

Налево от нарядной стойки, блестевшей мрамором и никелем, виднелся не менее нарядный, на четыре беговые дорожки, формикоидеадром, монументальный, как языческий жертвенник.

«Так вот почему такое стечение народа! — подумал Магараф, не на шутку оглушенный галдежом, стоявшем в ресторане. — Ну, и размах у этого Циммарона: отхватил себе формикоидеадромище миллионерского образца!»

Экс-чемпион уже бежал ему навстречу, широко раскрыв богатырские объятия.

— Томазо! Дружище!

Они расцеловались, от полноты чувств похлопывая друг друга по спине. Их окружили посетители и стали пожимать руку Магарафу с силой и искренностью простодушных и благожелательных провинциалов, гордых знакомством с таким прославленным человеком.

Неизвестно, сколько продолжался бы взаимный обмен любезностями, если бы Эуген Циммарон с обычной своей бесцеремонностью не прервал его, воскликнув:

— Господа! Вот кто может нам многое сообщить! Человек ехал сюда чуть ли не через всю страну! Пусть он расскажет, что по этому поводу говорят в других местах!

Предложение Циммарона встретило бурную поддержку.

— Позвольте, позвольте! — улыбаясь, замахал руками Магараф. — О чем это вам так экстренно требуется мое мнение? Скажите толком.

— То есть, как это о чем? — выпучил на Магарафа глаза его компаньон. — О деле Попфа и Анейро, вот о чем!

— Какого Попфа? — Магарафу вдруг пришло в голову, что кто-то привлек к судебной ответственности скрипача, выдавшего себя за него. — Скрипача?

— Какой там к черту скрипач! — вспылил Циммарон. Его добродушное, толстое лицо налилось кровью и стало багровым, как спелый помидор. — Я говорю о докторе Стифене Попфе из того самого Бакбука, куда ты в сентябре ехал, но не доехал.

— О докторе Стифене Попфе? — встрепенулся Магараф. — А… а в чем его обвиняют?

— Тьфу, черт! — свирепо проговорил Циммарон. — Да ты с луны, что ли, свалился? Его уже обвинили и осудили. На, читай!..

И он протянул Магарафу ворох газет.

— Я… я все время проболел, — виновато пробормотал Магараф. — Мне не давали ничего читать… А всю дорогу я проспал, как сурок… Я очень ослаб… Лучше я сяду.

Ему пододвинули стул, и он, так и не сняв с себя пальто, стал лихорадочно просматривать газеты.

— Тут хватит чтения на два дня, — сказал ему неугомонный Циммарон. — Ты посмотри пока только вот эту и эту. — И он выбрал из вороха две газеты.

«Аржантейский курьер» от двадцать шестого февраля открывался жирным аншлагом:

БАКБУКСКИЕ УБИЙЦЫ ПРИГОВОРЕНЫ К СМЕРТИ

Магараф пробежал глазами формулу приговора, стенограмму обвинительной речи господина Паппула, несколько статей, написанных с хорошо оплаченным негодованием и призывавших граждан Аржантейи раз и навсегда сделать надлежащие выводы из мученической смерти кроткого бакбукского юноши Манхема Бероиме.

«Можем ли мы быть спокойны за жизнь наших сыновей и дочерей, за собственные наши жизни, за нашу культуру, пока на свободе ходят люди, подобные бакбукским убийцам, пока люди, придерживающиеся варварских убеждений, осмеливаются не только высказывать их вслух, но и претендуют на посылку своих главарей и теоретиков в святая святых нашей великой демократии — в палату депутатов и муниципальные советы? Нет, нет и еще раз нет!»