— Вы мне можете не поверить, — проникновенно сказал он, так как обыкновенные человеческие чувства действительно казались ему невероятными, — но я ехал к вам не только для того, чтобы расстаться наконец с проклятой шкурой карлика. Мне так хотелось обрадовать моего бедного брата Примо! Ах, если бы вы знали, как он страдает из-за того, что ничем не может мне помочь в моем несчастье!

Он произнес эти слова очень тихо, и Попф понял, что стоявший перед ним желтолицый злобный человечек был в этих словах совершенно искренен. Он, очевидно, действительно очень любил своего старшего брата. В этом факте было что-то трогательное, располагающее. Кроме того, Попфу была забавна и, бесспорно, лестна просьба пожалеть сразу обоих владельцев знаменитого банкирского дома.

«Черт с ними! — весело подумал он. — Надо их пожалеть!»

Но сразу соглашаться он посчитал для себя неудобным. Поэтому он задумчиво протянул:

— В крайнем случае, господин Падреле, я вам могу сделать инъекцию эликсира… Но жить вам у нас, пока вы вырастете, к сожалению, негде…

Тогда приободрившийся Падреле стал с новой энергией просить, чтобы ему разрешили остаться в доме уважаемого доктора, пока дело не будет завершено до конца, потому что он хочет сделать своему брату Примо сюрприз и явиться перед ним уже совершенно нормальным человеком. Возможно, что ему даже удастся вырасти до четвертого сентября, а это, представьте, как раз день рождения Примо!

— Но ведь здесь, право же, негде вас устроить, — еще более задумчиво протянул доктор Попф, радуясь в глубине души, что ему удастся проследить и зафиксировать весь удивительный и сложный процесс превращения лилипута в человека нормального роста.

Падреле снова начал горячо убеждать Попфа, что он будет очень стараться никого и ни в чем не стеснять. Он, очевидно, снова собрался пустить в ход все свое красноречие, но его перебил неожиданно голос Береники Попф.

— Ты ошибаешься, Стифен, — сказала она, решительно вставая из кресла, в котором она молча прослушала весь этот необычайный разговор, — по-моему, ты ошибаешься, — поправилась она. — Если господин Падреле не будет на нас в претензии, мы можем поместить его в нижней угловой комнате… А спать ему можно будет на диване… господин Падреле отлично на нем уместится…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ, в которой Аврелий Падреле главным образом растет, в то время как доктор Стифен Попф занимается другими, не менее важными делами

Официально, для всего Бакбука, доктор Попф еще продолжал болеть. Ему по горло хватало работы и без приема больных.

Свое время он делил теперь между Падреле и окончательной подготовкой к началу массовых инъекций «эликсира Береники», но не людям, а животным.

Таким образом в доме Попфов сразу появились две тайны, каждой из которых было вполне достаточно, чтобы весь город, не говоря уже о коттедже доктора Попфа, был надолго захлестнут волной репортеров. А тогда — прощай наука, прощай спокойное и систематическое наблюдение за сложнейшими и уникальными явлениями, происходящими в стремительно растущем организме Падреле, прощай методическая подготовка массовой инъекции эликсира!

Поэтому господину и госпоже Бамболи было сообщено с самыми теплыми и искренними изъявлениями благодарности, что миновала уже, к счастью, та трудная пора, когда Береника не могла обходиться без их дружеской помощи. Их просили заходить запросто, без приглашений, тем более что недельки через три доктор Попф надеется уже начать выходить на улицу. (Догадливая аптекарша сделала для себя из этих слов совершенно правильный вывод, что раньше нежели через месяц не стоит заглядывать к доктору, если не хочешь прослыть навязчивой).

Вдова Гарго любезно согласилась по-прежнему приходить и помогать госпоже Попф, пока еще оставалась необходимость в посторонней помощи. Ее только предупредили, чтобы она никому и ни при каких обстоятельствах не проболталась о том, что происходит в доме доктора Попфа.

Вдова, хотя никто ее об этом не просил, сочла нужным подкрепить свое честное слово клятвой, и было ясно, что она действительно скорее даст себе вырвать язык, нежели выскажет хоть отдаленный намек на доверенные ей тайны.

Господина Падреле, как Береника и предложила в тот памятный вечер, поместили на диване в угловой комнате первого этажа, выходившей окном в сад. Инъекция эликсира была произведена ему на другой же день после его приезда и прошла, хотя пациент очень волновался, достаточно буднично и без каких бы то ни было осложнений. Уже несколько часов спустя у пациента разыгрался небывалый аппетит. Тем самым был снят втайне волновавший Падреле вопрос, как он обойдется без своего повара. Дело в том, что у него с детства был отвратительный аппетит, пока Примо Падреле (по этому поводу было в свое время много шума в обществе и в бульварной прессе) не переманил от какого-то совершенно легендарного богача, чуть ли не от Джона Пирпонта Моргана, повара, назначив ему оклад, процентов на двадцать превышавший оклад министра финансов Аржантейи. Этот-то повар и мог в результате долгих бессонных ночей придумывать такие небывалые сочетания углеводов, белков и жиров, которые оказывались в состоянии пробуждать хоть к слабым признакам жизни вялые желудочные железы младшего Падреле.

После инъекции оказалось, что он может отлично обходиться незатейливой стряпней вдовы Гарго. С жадностью и ненасытностью, удивлявшими и даже пугавшими Падреле, он набрасывался на любое блюдо и поглощал с такой умопомрачительной быстротой, что доктор Попф вынужден был предупредить его, что необходимо тщательно разжевывать пищу, если он не хочет на всю жизнь остаться с больным желудком. Покончив с завтраком, Падреле не мог дождаться часа, когда ему подадут обед, а после обеда он, лежа на диване или медленно прогуливаясь по своей комнате, мечтал об ужине, то и дело поглядывая на часы.

Еще утром, сразу после того, как эликсир был введен в мякоть правой руки Аврелия Падреле, доктор Попф, торжественный и взволнованный, занес на собственноручно разграфленные таблички все необходимые данные о пациенте: возраст, вес, рост, объем груди, размер и положение сердца, и так далее, и тому подобное. Он сфотографировал раздетого Падреле на фоне белых дверей его комнаты в профиль и фас, во весь рост и отдельно лицо, сообщил ему устно и вручил выписанный на двух листах бумаги строго регламентированный порядок его дня, подчеркнув необыкновенную важность точного соблюдения этого расписания в интересах самого Падреле и науки.

Вдове Гарго была поручена вся продовольственная сторона этого эксперимента. Она неустанно стряпала, с трудом урывая время, чтобы вместе с Береникой сходить на рынок.

Следующей по своей трудности была проблема одежды. Падреле рос, — и притом так быстро, что и госпожа Попф и вдова Гарго соединенными усилиями не смогли обеспечить его хоть мало-мальски удобной одеждой. О красоте покроя уже не приходилось думать. Впервые после четырех поколений несметного богатства и царской роскоши представитель династии Падреле пользовался перелицованной одеждой.

Сначала пошли в ход старые костюмы доктора. Когда их не хватило, у вдовы Гарго были приобретены за баснословную цену, от которой испуганная вдова долго, но тщетно открещивалась, три костюма и летнее пальто ее покойного мужа. К тому моменту, когда обе женщины в результате непрерывной практики так набили себе руку, что могли уже сшить более или менее приличный костюм, все запасы одежды, пригодной для перешивки, оказались использованными без остатка. Покупать же материю в местных магазинах было по меньшей мере неосторожно: вполне хватало в городе болтовни по поводу продовольственных закупок, непрестанно и во все больших количествах производившихся госпожой Попф.

Когда не хватило для перешивки мужских костюмов, в ход пошли старые платья и жакеты госпожи Попф. Последнюю неделю своего роста Падреле щеголял в укороченном халате доктора Попфа.

Третья по важности и трудности проблема — проблема обуви, так, собственно, и не была разрешена. Падреле прошлепал все время, проведенное в доме Попфа, в подвязанных ленточками домашних туфлях — сначала хозяйки, потом хозяина дома.